.jpg)
Еще находясь в календарных пределах ХХ века, человечество хотел его конца. Проницательный историк и зоркий свидетель этого столетия Эрик Хобсбаум поспешил написать его «короткую» историю от Первой мировой войны до распада СССР (1914 – 1991).
Экономист-визионер Френсис Фукуяма поспешил еще больше, истолковав завершение Холодной войны в конце 1980-х как Конец Истории: «То, что мы наблюдаем, вероятно, является не просто концом Холодной войны, то есть завершением некоего отдельного периода послевоенной истории, а концом истории как таковой… иначе говоря, конечной остановкой идеологического развития человечества и универсализацией западной либеральной демократии как завершающей формы государственного управления людьми.»
Однако за историю завершенного ХХ столетия никто не брался: инстинкт историков подсказывал, что, хоть ХХІ век — с его кибервойнами, дискуссиями по биоэтике и рассыпающимися небоскребами-Близнецами — уже вовсю начался, но ХХ-й-то тихим сапом все еще длился. Лишь с уходом последнего поколения лидеров, воплощавших в своей деятельности идеалы прошлой эпохи, можно говорить о тихом ее завершении. Понять прошлую эпоху можно лишь тогда, когда упадет занавес в ее последнем акте, когда откланяется ее последний актер и зрители перенесут свое внимание со сцены на буфет и гардероб.
Теперь уже окончательно-прошлый век называли кровавым столетием. Не было в истории человечества поры, равной ХХ-му по тоннажу пролитой крови. Не зря философ Мирослав Попович назвал Двадцатый «красным столетием». Но не было и века, в котором бы так задорно и безысходно выходили люди на бой за свои ценности, за свободу и справедливость. Оттого-то историк Эрик Хобсбаум назвал прошлое столетие «эпохой крайностей».
Величие и ничтожество, торжество и боль завершившегося века обуславливали действия людей, веривших, что воплощают в Земном Граде Высшую социальную справедливость или Полную индивидуальную свободу. Эти две ценности оказались противопоставленными в мыслях и делах людей Двадцатого, они были полюсами, в поле напряжения которого исчезали миллионы жизней.
Мечта о справедливости стара, как сам человек. Но лишь в Двадцатом эта мечта стала практикой построения общества окончательной и бесповоротной справедливости. Чертова дюжина вождей и безликая многомиллионная масса жертв (убитыми и покорившимися) составили коренную народность гондваны Двадцатого. Один из последних несгибаемых вождей Системной Справедливости был Ким Чен Ир (1941 – 2011), «Великий Руководитель» Корейской Народно-Демократической Республики и «Полководец» четвертой по величине армии мира. Выросший в пучине созидания тотально-справедливого общества у древних народов Востока, Великий Руководитель якорем удерживал в глобальном мире ХХІ века прошлую эпоху и ее идеалы. Он, в отличие от китайских кормчих, пытался выдержать удары истории, стать ее если не магистралью, то хотя бы коллатералью. Слезы по вождю, тиражируемые вездесущими телевизионщиками, это плач и по ушедшему Двадцатому.
Мечта об обществе, которое позволяет человеку быть свободным, ровесница мечты о справедливости. В Двадцатом эта мечта была путеводной нитью еще одного коренного этноса – племени либералов. Если коммунистические режимы в своем большинстве распались в конце 1980-х, либо же эволюционировали в криптокапиталистические системы, то либеральный порядок по-настоящему получил шанс лишь в 1990-х.
На излете календарного ХХ-го единая Европа и монополярная Америка попытались стать исторической реальностью. Поэт свободы Вацлав Гавел пережил годы торжества отстаиваемых им либеральных ценностей. Политик достоинства Вацлав Гавел застал сокрушительный кризис недолго просуществовавшего мира индивидуальных свобод. Некрологи по Гавелу — это и эпитафии по уходящей под воду Атлантиде свободы.
Не дождавшийся конца Двадцатого, великий историк Тони Джадт (1948–2010) оставил завещание народу Двадцать Первого: не живите так, как жили мы; откажитесь от наших ценностей! То, что нынешняя эпоха начинается без примеров, которым хотелось бы следовать, и без целей, ради которых хотелось бы жить, умирать и убивать, — это великий шанс. Может и не ясно, как надо жить, но точно известно, что жить так, как в Двадцатом, не стоит.
Прошлый век коренным образом изменил Землю, потеряв в гонке за великими целями место для человека. Дело Двадцать Первого изменить измененный мир, сделав его приемлемым для жизни.