.jpg)
.jpg)
Михаил Минаков: Ответственного лидерства сейчас в стране нет [тема стажировки — «Ответственное лидерство»]. Это утверждение — не еще один пессимистический приступ, а сигнал к нашей активности, к активности граждан. Иначе с безответственностью будет продолжаться и наше украинское правление худших. Какократия (или какистократия, от греческого «какос» — плохой, и «кратос» — власть) — форма правления, вовлекающая во властные элиты кадры при помощи негативного отбора. Правление социопатов и воров. Какократия и клептократия возможны именно тогда, когда нет веры в ответственность ни со стороны граждан, ни со стороны лидеров. Вместо этого звучат исторические аргументы в пользу собственного бессилия: «Так уж оно исторически сложилось, и так оно будет и дальше…»
Раз ответственного лидерства нет, значит мы должны стать ответственными лидерами!
Карл Ясперс, величайший философ ХХ века, говорил, что предательство себя начинается в момент, когда мы сдаемся, говоря: «Ну, что я один могу? — Ничего!» Неверие в себя — это предательство себя! Идея «быть верным себе» — это начало настоящего лидерства и начало настоящей ответственности.
Обратите внимание, что мы говорим о лидерстве, а не вождизме.
Еще 70 лет назад в этих же стенах [наш разговор проходил в Музее Т.Шевченко — ред.] разговоры о вожде и том, что вождь — необходимое условие победы пролетариата, звучали постоянно. В соседнем здании, бывшей гимназии, где учились Николай Бердяев, Михаил Булгаков, Константин Паустовский и многие другие известные киевляне, проходили заседания «троек», выносивших решения пролетарского правосудия: виноват или не виноват. Выполнение приговора было почти мгновенное: через три квартала отсюда — подвал на ул. Владимирской, и пистолет к затылку.
Почему я заговорил о вождизме? Наверное, потому, что речь сегодня пойдет о том типе общества, в котором мы живем, которое возникло в кон. XIX – нач. XX в. и длится до сих пор в наших землях. Это — эпоха индустриального модерна, ужасная, страшная эпоха для нашего общества. Именно в этот период наше общество стало массовым, и именно в нем вождизм стал ответом на пустоту массового человека.
Массовое общество возникает вместе с глобализацией. С какого исторического события началась глобализация, помните?
Ростислав Иванов: С переселения рабочей силы…
Михаил Минаков: Что ж, урбанизация, переселение в города, в индустриальные центры — часть модернизации, чей универсализм привел к глобализации. Но я веду речь о первом акте ситуации глобальности — Первой мировой войне. Эта война показала, что межкультурная коммуникация достигла такого объема, такого качества, такой интенсивности и регулярности, что войны между двумя странами больше быть не может: если начинается локальный конфликт, он превращается в глобальный. И Первая мировая война — это бои по всему миру в ответ на выстрел Сараево. Хотя война происходила в интересах европейских метрополий от Санкт-Петербурга до Лондона, но велась она везде: все человечество, кроме нескольких затерянных племен, принимало в ней участие. И травма первой глобальной войны прошла по всему человечеству.
То, что вместе с выросшей интенсивностью коммуникации возникает массовое общество, было понятно не сразу. Философы были первыми, кто заметил изменение ситуации, порядком испугавшись того, как именно меняется природа общества.
Прежде, чем мы подойдем к разговору о причинах ужаса, вызываемого омассовением общества, я хотел бы назвать несколько черт, которые помогли бы нам отличить массовое общество от немассового.
Отличия массового общества от немассового
Массовое общество — общество, стремящееся заменить одной сконструированной в сверхкоммуникации идентичностью многообразие личных, малых и крупных коллективных тождеств. В такой подмене исчезают и основания для автономии субъекта, и многообразие культурных слоев самости человека и коллективов. Это влияет и на переживание людьми времени и пространства жизни, и на наполнении их смыслами.
Любое общество — это структурированная совокупность разноразмерных групп и отдельных индивидов. Индивиды участвуют в и принадлежат сразу к нескольким группам. Давайте попробуем представить, к каким группам мы — каждый из нас — относимся. Александр, к каким группам Вы относитесь?
Александр Щерба: Ну, к Студреспублике отношусь, к семье, к гражданству, может быть к людям, говорящим на моем языке, к Украине.
Михаил Минаков: Т.е. одновременно у каждого из нас есть множество групповых, коллективных идентичностей. Вы, Александр, называли их хаотично, но если бы Вы подготовились и подумали, уверен, Вы бы даже выстроили иерархию: что-то самое важное, что-то вторичное, третьестепенное. И, в принципе, это нормальная структура любого общества — что традиционного, что раннемодерного, что массового. Когда мы говорим об определенном типе оформленности общества, то иерархия будет разная. На вершину иерархии идентичностей будет поставлена та, которую это общество устанавливает как важнейшую.
Представьте себя представителями племени, которое жило на нашей территории. Кто тут был?
Ольга Рачук: Скифы, сарматы…
Михаил Минаков: Или поляне, раз уж мы в Киеве. Если бы мы встретили человека у ворот Киева в Х веке, на вопрос о том, кто он, вероятно, услышали бы ответ: «Я — полянин» (или варяг?). Так или иначе, нам было бы указано на родовое верховенство в иерархии идентичностей, по крови, по тотему. В этой связи мы назовем архаичное племенное общество, когда в нем работает принцип генетического родства, сенсуализм крови.
Эту «кровь» легко увидеть и почувствовать! Посмотрите на фотографии своих бабушек и дедушек в вашем нынешнем возрасте, и вы увидите себя. Вот это — сенсуализм крови, выдающем родство на уровне физиологии.
Племенное общество живет во времени и пространстве рода. Мир делится на своих и чужих, а человек как таковой еще не «изобретен». Почти все племена в древности называли себя «люди», а все остальные — «не люди». Старое слово «немцы», т.е. немые, не мы, не умеющие говорить по-нашему. Это сейчас мы это слово применяем к жителям Германии, но когда-то немцами наши предки называли вообще всех чужих.
Подобные слова с внутренней логикой опознавания свой-чужой есть во всех языках.
Среди традиционных обществ, кроме племенных, есть более сложные общества — имперские. Империя — от слова «империум» — священная, сакральная власть. Мы, говоря об империи, конечно же, вспоминаем Рим и — по ассоциации — Россию как имперские общества. Однако и украинское государственничество (этатизм, державництво) — это один из видов имперской логики построения властных отношений, хоть она и прячется за риторикой национализма. У нас всё в интересах Киева: страна трудится на один город, а точнее, его часть, где-то там между Старокиевским и Печерском; местным обывателям нужны ресурсы, чтобы оплатить свой «Майбах» и шоппинг-тур в Милане. Мы все в паутине долга перед этими обывателями. Мы все находимся в определенного рода патрон-клиентских структурах, вопиющая несправедливость которых прикрыта священством независимого национального государства, «за которое умирали тысячи героев».
Имперское оформление общества основано на священстве власти, на сакральности империума, не связанного с одним племенем, с одним тотемом. Когда князь Владимир объединяет племена под киевским правлением, свою варварскую империю он строит, в том числе, при помощи переноса всех племенных богов на княжеский холм. Структура символического единства должна была объяснить всем от древлян до ильменских славян, от волынян до вятичей сакральность новой киевской власти.
Империя добивается верховенства сакральных функций государства. Принцип верховной, ничем не ограниченной власти тут добивается верховенства над принципом крови-территории богами племен. И здесь возникает особое отношение между обществом и правителем. Имперское общество сверхкоммуникативно — оно разноязыко, разноплеменно, разнорасово. Признание особой власти императора позволяет им неконфликтно пребывать в одном пространстве «вавилона». Поэтому это внетерриториальное государство, это мышление постоянного пространственного роста и времени вечности, мыслит категорией человека, а не племени. И первыми, кто начинает выдвигать и эксплуатировать универсальные ценности — это исповедующие империум. Александр Македонский выстраивает империю, где греки окончательно забывают племенной принцип. Диадохи и эпигоны создали имперские государства-общества. Рожденный тут человек — одинокий, самостоятельный, вне-родовой и вне-политический — описан в эллинистических романах. Так, к примеру, возникает эллинистический Египет, где элита говорит на греческом, а все остальное население — на своих семитских и хамитских языках. Тогда же возникает гигантская Селевкидская империя–царство, которая говорит, опять же, в нескольких городах на греческом, в остальных — на языках древней Азии.
Между племенным и имперским обществом хрупким и недолговременным чудом выглядят города-полисы. С еще сильным родоплеменным фоном, они тем не менее закладывают в публичной сфере основы политического свободного человека. Принцип свободы тут впервые оказывается достоянием более чем одного человека. В родоплеменном обществе, свобода человека — пустое понятие. Тут нет массы в силу отсутствия индивида. В империи — массы еще нет, ибо есть деспот как воплощение свободы, и есть ризома племен и одиноких несвободных людей. Масса уже предчувствуется в полисах, но их скромные размеры не дают охлосу стать массой. Нужно было оторваться от традиционного общества, стать современным, чтобы появились массы.
.jpg)
Порывая с традиционным обществом, современность получает нормативность из субъекта. Традиция перестает обосновывать подчинение и власть; теперь власть нуждается в рациональном обосновании. В соответствии с тем, какие процедуры рационального обоснования используются, возникают состояния современного общества в полюсах между «рационально-индивидуалистическим» и «массовым».
Рационально-индивидуалистическое общество основано на рациональности «личных интересов» и «публичных интересов». Англо-американский мир, а позже запад континентальной Европы, структурированы как две сферы (приватная и публичная), которые в борьбе и взаимодействии выстраивают пространство прав, общество, где время всегда длится как большое настоящее. Им не очень интересно прошлое. Голливуд будет вас пугать будущим, зато настоящее всегда прекрасно.
Для массового общества характерно другое понимание времени, себя и пространства. Массовое основано на принципе атомизированной индивидуальности, возникающей в современности вследствие «бегства от свободы». В нашей части мира атомизация начинается после Отечественной войны (не Второй мировой, а именно Великой отечественной как культурного события, травмы, фундирующей нашу культуру второй половины ХХ века). Наши прадеды были гораздо более вовлечены в социальные связи, чем мы с вами… Почему, скажем, Украина – мировой лидер по количеству законов? Потому что мы не доверяем себе настолько, что нам нужны законы как описания правил (которые мы все равно не выполняем). И эта логика перепроизводства законов объясняется растущей атомизацией, разрывом связей, истончающимся единством коллективов.
Массовое общество надпространственно, и оно же — общество страшного настоящего и жуткого будущего.
Магия масс и типы лидерства
В этих типах обществ есть три типа лидера. Вебера, я верю, большинство из вас читало, [значит], знаете, что есть три типа легитимности власти (властителя). Давайте, повспоминаем: лидер традиционный, лидер рациональный и лидер харизматический. Каждый из типов основан на особых культурных институтах, предписывающих.
При харизматическом лидерстве в современном обществе начинается магия масс. Она опирается на веру в исключительные качества личности лидера. Давайте вспомним из недавней украинской истории, кто был харизматичным лидером?
Из аудитории: Ющенко.
Михаил Минаков: Ну, в определенный период. А еще?
Ростислав Иванов: Тимошенко.
Михаил Минаков: Тимошенко, да. И даже падение популярности не означало потерю харизмы. Харизма с греческого что значит? «Дар» — вот, дано человеку убедить вас, дана какая-то сверхсила, и вы ее ощущаете, вы физически ее ощущаете. Это не выдумка. Когда вы попадаете на территорию администрации президента, какой бы президент ни был — серый, плюгавый, рыжий, лысый, толстый, отравленный — магия извращенной любви к властителю присутствует в атмосфере близлежащих структур. Так, сейчас харизматичность Януковича в пределах коридоров, она ощутима в особом режиме любви и страха и жадности вокруг его офиса. То же самое было в начале периода правления Ющенко, потом выветрилось. Когда Тимошенко во второй раз пришла в Кабмин, я помню, как в коридорах Кабмина это ощущение стало почти невыносимым.
.jpg)
Харизма — это магия, которая состоит из реальных способностей лидера и придуманного толпой. Потому что, как правило, харизматические лидеры — это люди плохо образованные, авантюрные, отвратительно говорящие и мыслящие… Но вот та инстинктивно чувствующаяся сакральность, которой они причастны и причащают других, легитимирует их власть, заставляет нас признавать в них своего лидера.
На другой стороне структуры массового общества — сами массы.
Массы возникают из роста населения. Это явление биологически спровоцировано, никуда не денешься: наши прадеды и прабабки рожали очень много деток. Они всегда много рожали, но в какой-то момент группа интеллектуалов заставила поверить группы властителей в эффективность разума. Группы властителей по этим верам стали принимать чуть лучше решения для общего населения. Возникли медицинские институты, которые уменьшили количество смертности, что у детей, что у взрослого населения, и стало нас больше. В ответ начались голода… Но, те же интеллектуалы, заставляли правителей — при помощи верований в рациональные решения, словарей Модерна, придумывание ответственности, и эффективных структур управления — быть правителями эффективными в терминах менее рискованной жизни для общего населения с лучшими медицинскими, социальными и административными услугами…
Помните, когда на нашей территории возникает бюрократия?
Ростислав Иванов: Киевская Русь? Гетманщина?
Ольга Рачук: Когда пришли белые и красные?
Михаил Минаков: Ну, немного раньше — при Александре I и Николае I. Вспомните Гоголя («мы все вышли из одной шинели») описывающего представителей небывалого класса, людей бюрократических.
И вот тут эта новая антропология, новый тип человека, который дисциплинирован и обеспечивает правительству постоянность и регулярность власти на определенной территории.
Итак, бюрократия, наука создали предпосылки, когда мы стали лучше кушать, реже умирать, жить до 60–70-и. К концу XX в. мы перестали голодать, даже в том далеком углу, где живет половина населения человечества — между Дели и Сингапуром. Вот, у нас [оказалось] много людей, а социальные структуры — это то, что очень медленно меняется. И в кон. XIX в. у нас возникла проблема — социальные структуры еще между феодализмом и ранней буржуазностью, а людей уже слишком много.
Итак, социальные структуры отстают, и в результате происходит сбой на более глубоком уровне — в самой культуре. Тут-то и происходит атомизация. Индивиды теряют обычные связи. Меньше группы — больше атомизированность.
Интенсивность атомизации продолжается и сейчас. Такое большое и неэффективное государство/общество, как наше, в зоне риске дальнейшего распада.
Эта огромная масса плохо связанных между собой людей в нач. XX в. вызвала шок, который привел к возникновению новых форм организации населения: тоталитаризм, быстрая смена общественных форм общежития, системная коррупция. Появление масс сопровождалось революционными, террористическими движениями.
Поиск новых политических форм, политическое творчество масс приводят к возникновению великих тоталитарных систем. Это не только Германия и Россия. Это Италия, Румыния, Венгрия, Испания с Португалией — страны маленьких тоталитаризмов.
Естественно, эти движения в 1920–30-х годах вызывают ужас. И первые, кто ужасается — это философы. Ясперс одним из первых в 1932-м году пишет книгу «Духовная ситуация времени». [В ней] несколько идей: в массовом обществе в погоне за идеальным миром возникает переход от Богоданного мира к сконструированному; мы разрушили традиции, а вне традиций люди перестают общаться привычным образом — мир масс разорван на пространство отчужденной работы и пространство отдыха. Вопрос Ясперса: какой стиль будет избран для управления огромным количеством людей? Как управлять людьми, когда авторитетов нет, когда Бог мертв? Возможна ли вообще независимая личность? И ответ он получает ровно через год после публикации книги. Скоро его лишили права преподавать: женатый на еврейке, в 1936-м ему запретили работать профессором, а в 37-м публиковаться. В 1945-м, за 2 дня до прихода американцев, его пытались схватить и посадить в концлагерь…
Другой философ Хосе Ортега-и-Гассет написал «Восстание масс». Именно тогда массы были названы своим именем, в 1935-м году. Эта книга — взгляд испанского аристократа духа, который смотрит на происходящее в предчувствии гражданской войны, где в борьбу вступят два типа тоталитарных идей, крайние правые и крайние левые. В 1935-м он видит, что власть уже у масс, национальные культуры в кризисе.
И он же показывает, как меняется природа человека в эпоху масс: человек масс — такой же, как все; здесь нет желания быть первым, нет желания быть лидером. В массе, я отдаю свои свободы, я отказываюсь от них, от прав, я не верю, я циничен, я в себе больше не ношу ни ценностей традиционного общества, ни сакральности империума. И в разрыве с традицией, я начинаю быть антиморальным человеком. Этот разрыв с традиций проявляется в изменении сексуальности, в доминировании порнографии, новых сексуальных практиках, наркотизации, проституции и т.д.
В те же времена о массах пишут два великих психиатра: Лебон и Фрейд. Для них, масса — это устойчивая человеческая группа с единой психической структурой. Она равнодушна к ближнему, не солидарна, [ей свойственна] низкая социальная валентность (низкое участие в группах). Для существования массы это ключевой момент — я вам рекомендую в своей политической карьере об этом помнить. Вы живете в обществе, которое часто срывается в массовое состояние, поэтому вы должны знать, что в этом обществе должен всегда присутствовать объект ненависти и объект любви. Если вы сумели врага сделать объектом ненависти, а себя объектом любви, вы будете харизматичным лидером, вы станете главой. Но цена этого для общества — огромна!
Почему лидер должен быть объектом обожания? Вспомнимте структуру личности по Фрейду. Супер-Эго, Ид и Эго — вот наша личность (рисует). Это Супер-Эго, возникающее в нашем детстве, во время социализации, образования, воспитания возникает как образ этического, ответственности — то, что нас контролирует, держит в узде все наши желания. А это вот Ид, Оно, — место рождения наших желаний: чистая воля к власти, чистая воля к жизни, к сексу и к саморазрушению. Вот здесь — Я, наша личность как поле сражения желания и структур контроля. Жизнь Я проявляется в тех решениях, которые мы принимаем, и за которые несем ответственность. Иногда поступаем, как хочется, иногда — как можно. И всякий раз, именно Эго будет страдать и отвечать.
В массовом обществе Супер-Эго отбирает всю власть, и у нас больше нет совести. Вот тут и возникает момент, когда лидер, господин Гитлер или товарищ Сталин, или великий товарищ Мао, или еще более великий товарищ Пол Пот брали на себя функцию совести. Они лучше нас знают, как правильно, как хорошо — ведь они видят будущее, на них есть харизма, им дан Божий дар. И это в обществе, где не верят больше в Бога, где Бог умер.
Ханна Арендт уже после Второй мировой, когда и глобализация, и массы себя показали, указывает: в массовом обществе — одиночество, внутренняя эмиграция, инфантильные страхи, это все, при помощи чего нами управляют. Забирая у нас Супер-Эго, нами правят как детьми.
.jpg)
В массовом обществе также уничтожаются большие классы, а с ними и большие идеологии. Точнее поле идеологий превращается из конкурентного в тотальное. И если идеология тотальна, она изменяет свою природу, она больше не политическая. А уничтожение обычных политических идеологий заставляет возникнуть потребительскую идеологию. Власть должна быть богатством, мы все хотим потреблять, мы все хотим быть богатыми. Если мы сейчас проанализируем самих себя, как мы одеты, подстрижены, как себя ведем, окажется, что мы прорвались в более менее властные точки по отношению к своим одногодкам, поддаемся фантазму власти и богатства. Когда мы критичны, мы, как правило, уходим от идеологических влияний, но тогда же мы менее успешны в массовом обществе.
Масса объединена лишь негативной солидарностью, потому нужен опыт ненависти. Кто сегодня главный объект идеологический ненависти в Украине?
Ростислав Иванов: Люди, которые при власти.
Из аудитории: Россия.
Михаил Минаков: В сентябре 2013 года, Россия стала медийным объектом ненависти, а в августе такими были гомосексуалисты. И всякий раз речь идет о функции зацикленности на объекте общей ненависти.
.jpg)
В не столь давние времена, все-таки еще в XX в. было, несколько социологов Леон Фестингер и Филип Зимбардо создали эксперимент: взяли ребят вашего возраста и разделили в эксперименте на надсмотрщиков и зэка. Одни надели робы, другие — униформу. Через месяц надсмотрщики издевались над заключенными. Фестингер и Зимбардо обнаружили и описали деиндивидуацию, процесс, когда мы становимся анонимом, носителем властной инстанции. Надели форму и потеряли личность. Униформенность — даже в виде масс в вышиванке — страшна тем, что деиндивидуализирует нас. И в этом обществе все больше и больше новых форм, которые отсылают к традиции, но на самом деле еще больше закрепляют модерную массовость.
Итак, недавнего времени массы были непонятны, страшны. Это был новый феномен, поэтому философы и социологи с страхом описывали его.
Но рано или поздно к массовости нужно было привыкать. Хабитуализация и институализация массовости происходила с новыми поколениями, которые рождались в массовом обществе.
Зона ответственности лидера — быть человечным
Сколько мы будем плакать, что власть у масс?! Мы уже сами часть масс, мы часть структур потребления: как часто меняем мы одежду? Это простой индекс нашего участия… Нужно помнить о наличии сильной потребности в объекте ненависти и объекте любви, ином состоянии идентичности и т.д.
Ныне покойный Бодрийяр, современный философ, описывает массы 100 лет спустя гораздо спокойнее. Опыт 100 лет существования в обществах, часто впадающих в массовое состояние, заставил успокоить язык описания. Бодрияр пишет о том, что массы отказываются от социального статуса, от свободы и смысла. Наша реакция на это — глубокая дезинтеграция для спасения своей автономии, аутентичности. Если мы слишком в мейнстриме, мы несчастные люди, мы — януковичи, тимошенки и клички, мы уже не принадлежим себе. Остаться личностью и быть во власти — это сверхзадача!
В этих массах, говорит Бодрийяр, революция уже невозможна. Вы восставайте, не восставайте — все остается неизменным. Единственное, что масса воспринимает — это бессмысленную смерть. Поэтому терроризм — единственное средство общения с массой. Однако, и он ведет лишь к усилению массы. Бодрийяр выводит уравнение: бессмысленность терроризма = бессмысленности массы.
Как часть массовой культуры появляется актуальное искусство, contemporary art. Это искусство, которое пытается отобразить новый опыт масс. Тут уже категории прекрасного и возвышенного не работают. Старые категории — забудьте! Вспомните, откуда начинается contemporary art. Когда Бог умер, возникает импрессионизм. Импрессионизм — это искусство эпохи мертвого Бога. Мы конструируем то, как мы видим. Мы конструируем мир, картины и все остальное.
Транссексуальность — это способ самовыражения и самоосвобождения от сексуальной эксплуатации. Управлять нужно любовью, через любовь и ненависть. Либидозность сначала пытались подавлять Гитлер и Сталин, строя тоталитарные системы. Сексуальные отношения есть, но они вытесняются, об этом нельзя говорить.
Куда девается вытесненная сексуальная энергия общества? Она уходит в субкультуры людей вашего возраста. Любая политическая структура вас, молодых, теперь должна контролировать. В первую очередь, вы — самые опасные в современном обществе. Поэтому молодежная политика в XX в. и возникает как система сверхуправления. Управление тестостероном происходит через спортивные организации, болельщицкие организации, альтернативные клубные движения, которые выпускают пар. Ибо гормональная неуправляемость молодости — ужас для политической системы вне традиционного общества, где свои методы управления этим ресурсом. Молодежная политика, молодежные организации очень важны.
Ну, и транссексуальность как сверхзло — это то, что не должно происходить. Потому что в этом вы бросаете вызов обществу, вы бросаете вызов собственной анатомии, вы проявляете себя как сверхсвободные личности — ужас общества масс. Транссексуальность — нынешнее казачество. Транссексуалы это те, кто бросил вызов обществу и ушли в сексуальный Низ, с которого выдачи нет.
Итак, если мы посмотрим на то, что происходит в современности, массовое состояние общества больше не срывается в тоталитаризмы типа большевистского или нацистского. Даже Советский Союз перестал быть тоталитарным сообществом во времена Никиты Сергеевича Хрущева. Вместо этого возникает очень дорогой друг… Сначала — СМИ односторонней связи. Массовое радио, кино. А после войны и телевизоры появились. Помните газеты с подчеркнутой программой? Это пример теле-дисциплины, которая клеит нас и контролирует. Это, как бы, дисциплина подчинения Большому Брату. Нами управляет медиатизированный мир. Нам уже не нужен террор Сталина для управления массами, достаточно принадлежать медиатизированной реальности. Она нам конструирует мир. Все присутствующие знают Памелу Андерсон? Вижу, что все [смех]. А при этом красотка из соседнего двора остается незамеченной! Ведь СМИ о ней не сообщали…
Массы стали управляемыми, и сверхструктуры террора стали не нужны. Супермаркеты — это еще один способ управления нами. Потребление, потребление, потребление… Мы находимся в циклах потребления образов, товаров и услуг, и благодаря этому мы управляемы.
Мы должны быть управляемы, мы должны ходить по сетям, мы — часть сетевого общества. Вот, сетевое сообщество: в сети ли интернет, в сети ли супермаркета, в сети образовательных учреждений, мы постоянно присутствуем там. Нас теперь не нужно убивать или гонять в дисциплинарные структуры ГУЛАГа. Да, мы отдаем свое время жизни на эти структуры потребления, мы несвободны, но, по крайней мере, нам в голову перестали стрелять, и это уже и на том спасибо! Массовое общество становится по-своему гуманно!
.jpg)
Но какие же выводы о лидерстве, о лидере в этом массовом обществе? Итак, функция лидера — быть полюсом любви. Если вы не сможете выполнить эту функцию, вы будете объектом ненависти. Кто у нас самый ненавидимый? Самый большой до сих пор ненавидимый человек, самый большой до сих пор с наибольшим негативом человек — это наш Президент. И тогда складывается впечатление, что в Украине большинство голосует именно за того, кого потом будет приятно ненавидеть. [смех] Это уже национальные особенности. Но если появится человек, способный канализировать любовь, как Юлия Владимировна, это будет очень опасно.
Виктория Тютерева: А вообще в истории Украины был лидер, который канализировал любовь?
Михаил Минаков: Был. Например, большевистские лидеры были крайне любимыми, причем, харьковские и московские пользовались очень большой популярностью. Следы мы можем найти, конечно, в газетах, в архивах, в доносах. Объект ненависти тогда тоже был очень актуальный — кулаки, все враги народа.
Прошу обратить внимание на то, что функция лидера — быть полюсом любви. Полюс — это нестабильная структура, она и получает, и отдает. Только тогда лидер по-настоящему получает любовь, когда уверит нас, что любит нас. Вот лично обо мне этот человек заботится, любит по-настоящему, без фальши, не как тот, который на ушко шепчет: «Я тебя люблю», а по-настоящему — и пенсию платит, и врачей присылает, и строгого милиционера мне на охрану выставляет. [смех]
Массовое состояние уменьшают, сводят до одного из укладов лишь институты гражданского общества. Я не представляю себе позиции революционера, террориста, великого государственного деятеля, который радикально мог бы изменить украинское массовое общество. Несколько поколений должны взять на себя ответственность, лидерскую ответственность, любить друг друга и себя, сохранять свою личность и автономность и помалу-помалу восстанавливать связность, преодолевая атомизацию.
В каждой стране, где сила ответственных лидеров высока, массовость снижается. Для меня Германия пример, где реально люди после тоталитарного ужаса долгое время работали на снижение массовости.
Итак, зоны ответственности лидера здесь и теперь — быть человечным даже при отсутствии контроля. Это очень сложно, оставаться людьми в любой ситуации!
Когда-то Шопенгауэр говорил: «Мы живем в худшем из миров». И именно этот факт заставляет нас быть этичными. Это называется Mitleidsethik, этика общей беды. Мы все в одинаково поганой — массовой — ситуации, так давайте поддержим друг друга, не будем ухудшать эту беду, а сделаем ее чуть-чуть меньшей. Это и есть наша возможность и наша ответственность. Спасибо! [аплодисменты]
Каковы условия изменений?
Диана Шевченко: Вы говорили про наше общество, что оно боится будущего. Есть ли возможность изменения?
Михаил Минаков: Спасибо, что Вы вернули к этой теме, Диана! Дело в том, что нами очень легко управлять, если мы боимся будущего. И в рационально-легитимном обществе, и в массовом обществе мы боимся будущего. Это связано с тем, как поменялось восприятие времени в наших постмодерных культурах. Старый модерный хронотоп выглядел так: великое будущее, великое прошлое и очень маленькое-маленькое настоящее; этот момент перехода будущего в прошлое называется жизнь. Но теперь время переживается иначе. Настоящее становится настолько большим, что может присутствовать лишь в раздробленном состоянии.
Это дробление, оно очень важно: как нами управлять, раз мы живем в этих хронотопных малосвязанных лакунах? Культура подбрасывает свои способы. Лучше всего управлять социальным временем людей через сексуальность, через идеалы наслаждения и запреты на них. Вот что такое, на самом деле, борьба с гомосексуальностью. Мы все бисексуальны в начале. В момент становления нашей личности Ид возникает отчасти как подавление гомосексуальных и поддержка гетеросексуальных устремлений. Это часть идентификационного процесса. Страх гомосексуальности связан именно с тем, что эта структура постоянно должна вызывать в нас такую реакцию на любое проявление гомосексуальности. Есть моменты, когда это не срабатывает, и человек практикует однополую любовь. Но обществу важно держать нас в повиновении. А значит, будет постоянно муссироваться тема гомосексуальных тем, как бы, играясь с запретом, провоцируя Ид, порождать энергию искушения, а потом вводить запрет. Если ты нарушаешь его, ты будешь маргинализирован. Чем больше маргинализированных, тем меньше конкурентов в борьбе за власть. Вот и всё! И при этом нет Министерства сексуальности, которое бы вело эту властную функцию. В этом природа общества.
.jpg)
Переезжая в города, прячась в массах, мы становимся все менее управляемыми. Мы опасны, и вот тут возвращается к нам будущее в виде постоянного источника опасности. И современная философия, критическая социальная философия в ужасном состоянии. С одной стороны, мы понимаем, что происходит, а с другой стороны мы вырваться не можем. У нас нет больше революционного учения. Раньше хоть в Марксе можно было спастись. А сейчас не с кем бороться. Революция невозможна, ребята! И вот тут и возникает ситуация, когда будущее — это одна из структур управления нами, как и сексуальность. И прошлое — это другая сторона управления массами.
Рустам Савранский: Вы говорили, одно из ключевых, базисных условий развития страны — это появление гражданского общества. Как это гражданское общество может появиться, и как можно поспособствовать этому появлению, возможно в контексте ответственного лидерства?
Михаил Минаков: Ну, видите, гражданское общество — это то, что лидерам противостоит. То, что должно их контролировать. Важным элементом современного массового общества являются СМИ как часть гражданского общества. Вот когда Катя Середа и ее коллеги пишут о том, что происходит в Николаевской области, внимание обращается туда. При таком количестве умной публицистики, Николаевская область поразительна тем, что после Львовской, наверное, наиболее открыта взглядам украинской публики. Там, где большое количество пишущих, умных журналистов, там, кажется, всё и происходит (в дополнение к Киеву, конечно).
Николай Дмитриев: Мне интересно, может, Вы расскажете, что пишут журналисты по Украине позитивного про Николаев? [смех]
Павел Викнянский: Николаевцы встретились с Кличко и Королевской, например. [смех]
Катерина Середа: Да, еще в Николаеве открыли масштабную спортбазу.
Михаил Минаков: Что ж, в нашей жизни есть место для хороших новостей!
…но гражданское общество — это то, что должно держать вождей в тонусе, это альтернативная структура Супер-Эго, заставляющая доминантные группы уменьшать свою манипулятивную деятельность. Гражданское общество — признак взрослости общества.
…Вся сфера отношений между людьми в современном обществе делится на публичную и приватную. Здесь, в приватной сфере, я преследую свои приватные интересы: хочу обладать всеми красивыми женщинами, всеми деньгами, всей немонетиризируемой собственностью, и хочу верить в доброго Бога, который мне все обеспечил… Есть масса приватных интересов. Здесь семья, сексуальная жизнь, религиозные организации, бизнес. Все наши желания, они институализированы в культуре вот в этой части — приватной.
.jpg)
Вот здесь — в публичной сфере, политические группы дерутся за власть, здесь государство правит и судит суд. А вот здесь — между сферами — гражданское общество, такой перегонный куб приватных интересов в публичные. И вот мы перегоняем его сюда в виде образовательных компетенций, в виде медиа-мониторинга, в виде самоуправляемых общин. Я имею в виду территориальных, когда есть самоуправление. И вот тогда эта сфера находится под контролем или хотя бы под частичным контролем. Благодаря этому власть не будет влазить хотя бы в наши личные дела. А когда перегонного куба нет, во-первых, страдает эта часть. Здесь — застой, запустение, постполитика, когда ничего невозможно сделать.
На самом деле, умный политик понимает, что без этого неприятного дополнения к власти в виде гражданского общества успеха у политика не будет. Ну, прорвусь я в президентское кресло, но ничего не сделаю без надоедливых наблюдателей! Да, я объявлю всему миру, что «ці руки не крали»! Или сделаю прекрасный план реформ а-ля McKinsey. Но без результата в виде поправленной, подлеченной социальной реальности. За последнее десятилетие реформ что, налоги упростились? Криминальный процесс стал прозрачнее и приводит к доступному и скорому правосудию? — Поразительная ситуация полновластья в нынешней постполитике: после долгих лет усилий, достигнув верховной власти, лидер вдруг понимает, что на своем монаршьем посту — кроме личного успеха в этой приватной сфере — ничего сделать не может. Даже поставив по золотому унитазу в каждом туалете своего дворца, правитель не способен сократить беды подданных.
Я не смогу изменить ситуацию, пока буду полновластен, пока не будет вот этих балансиров, сдержек, противовесов. Поэтому гражданское общество — способ ограничить лидеров во влиянии на нацию и при этом повысить результативность их деятельности на своем посту.
Рустам Савранский: Но вопрос был не в этом, а в том, как его создать? Какие создать условия, чтобы оно появилось?
Михаил Минаков: Отчасти, мы это уже обсуждали на Студреспублике [финал-2013 на Донузлаве]. То обсуждение Павел Матвеевич подписал как «Украина в её нынешнем виде — это проигранный проект».
Я действительно считаю, что тот проект Украины, который запустили в 1991-м году, не удался. Мы не выполнили обещания революции 1991-го. Люди, которые не выполнили обещанное, должны признать и понести ответственность. Вместо этого, те же люди предлагают нам вновь запустить все тот же неудачный проект.
Примером непризнания ошибок прошлого может служить группа «1 грудня». Интеллектуалы и визионеры старшего поколения вышли с инициативой перезапуска Украины как политического проекта. Однако члены группы уже были идеологами предыдущего проекта. Для того, чтобы иметь моральное право на проект Украины-2, я ожидал бы от людей, претендующих на статус моральных авторитетов, оценки собственных ошибок, саморефлексии и покаяния. Вместо этого — поучения другим. Можно ли верить таким пророкам?
Моя критика при этом выдвигает и ко мне, и к любому другому критику «1 грудня» требования ответить на вопрос: «Ну а что, мы добьёмся большего?»
Павел Викнянский: Да!
Михаил Минаков: Почему?
Николай Дмитриев: Потому что хуже сделать уже не получится. [смех]
Михаил Минаков: Да, у нас есть негативный опыт, есть травмы нереализованного. За эти 20 лет мы, во-первых, поняли, что на местах лучше принимать решения, чем отдавать это в Киев. Во-вторых, мы не срывались в войны, и урок мира говорит в нашу пользу. Ведь, у грузин и русских проблемы, связанные с готовностью перехода крайней черты: перестали бояться кровушки, и готовы развязывать войны вновь и вновь. А у нас черта не была перейдена, т.е. мы имеем запас прочности, опыт достижения договоренностей. Поэтому я с Павлом Матвеевичем согласен, но не с Вами [Дмитриевым] согласен. Не потому, что не может быть хуже — хуже может быть: ну, можем организовать войну, голодомор, переселение народов — и будет хуже, чем сейчас…
Но есть общины, есть молодые лидеры, которые знают: «я не сдам свою позицию». Я знаю нескольких молодых мэров, которые не сдают позицию, с 2000-го года держатся. Молодые ребята, пришли в 20 лет, сейчас им — 35.
У наших коллег в Московской школе политических исследований летом 2013-го выступал с докладом проф. Юрий Мельвиль. С математической точностью он описал модель принятия решений авторитарным лидером (сюда походят и Путин, и Янукович, и премьер Тимошенко в 2009м): чтобы они не строили, принимают решения, не понимая, что они не вечны. Отказавшись от рамок традиций, современное общество в своем массовом состоянии передает лидерам полномочия в таком виде, что вожди забывают о своей конечности, а значит и человечности. Решения, которые конструируют нашу жизнь, основаны на непонимании быстротечности ситуации, изменимости условий. Авторитарные лидеры правят так, будто «Газпром» или Межигорье будут вечно.
Но есть в политике онтологический и физиологический аргумент, объединенный в фразе Воланда: люди не просто смертны, а еще и внезапно смертны. Это — урок, который нужно нести в себе, в своей карьере всегда. Мы смертны, увы! Забывая о своей конечности, мы предаем себя и других, мы теряем свою идентичность и допускаем критические ошибки в конструировании социальной реальности.
Наше время жизни отчасти должно быть отдано политике, отчасти любимым людям, отчасти самому себе. Тот запас энергии (энергии любви и энергии саморазрушения) нужно сохранять в моменте любви-творчестве и подавлять, укрощая саморазрушение абсолютной власти. Такая этическая практика снижает угрозы массового общества что в личной жизни, что в общественной.
Честность — лучшая политика
Олег Слизько: Аналізуючи Ваш факультатив на фіналі [Студреспубліки], моє питання про те, як бути тим людям, які стратегують і готуються в колективах до змін? Якщо, наприклад, такі люди не є популярними в середовищі, не сприймаються масами, як бути для того, щоб прийти до влади?
Михаил Минаков: Тобто, дати Вам рецепт?
Олег Слизько: Ну, от як Ви вважаєте, коли просто схитрувати, як-то кажуть, і піти таким шляхом: зіграти роль харизматиків, кричати бозна які речі, прийти до влади, чи не поглине нас ця роль, і чи зможемо-таки прилаштуватися на той стан, в якому ми знаходились до виборів?
Михаил Минаков: Я думаю, що це — хибний шлях.
Передусім, я вважаю, що Україна потребує політичних колективів, сильні невождистські партії. Ми влітку говорили про те, що ефективніше в організації змін: партія (публічна структура) чи таємне братство? Моя відповідь: публічно-політична організація: партія? Слід публічно проходити у всі владні структури: центральні органи влади, органи місцевого самоврядування, та створювати свої медіа. В кожному окремому випадку треба ухвалювати рішення самому, брати на себе відповідальність за підлість і героїзм. Політиків без вантажу підлості не може бути, але із завеликим вантажом відповідальним політиком залишитись неможливо. Політик має практикувати релігію самообмеження.
Олег Слизько: А якщо дуже хочеться?
Михаил Минаков: Якщо дуже хочеться, то все — туди [показує на графік у частині приватної сфери].
Олег Слизько: Можливо я не деталізував запитання. Мається на увазі, чи зможуть ці люди повернутися психологічно в той стан? Мається на увазі, чи можна використовувати інструменти сьогоднішньої постполітики, і чи не забудеться після того, як буде отримана влада, та сутність, первинна змістовність, яка колись була?
Михаил Минаков: Пам’ятаєте, про що я говорив, коли розповідав про експеримент із в’язницею? Ми деіндивідуалізуємось, коли стаємо анонімними. Якщо ми залишаємося членами дієвої партії-братерства, то навіть, коли я — окремий член вчинив підлість, тим не менш, моя група може мене поправити, навіть підтримати. Тому партія важлива як засіб виправлення помилок окремих політиків: і як інструмент стримування особистих інтересів.
Я вважаю, що лідер, який не робив помилок, і який не виніс уроків з них, — це не справжній лідер. Справжній лідер вміє і каятися, і виносити уроки, і втілювати в своїй діяльності вивчене. Головне, контролювати свою жагу до влади, до грошей і йти разом, не розриваючи спільних зв’язків.
У нас, якщо ви подивитесь, усі політики атомізовані, вони всі один одного «кидають». Це природа сучасного українського політикуму. І саме тому вони і безвладні. У них немає впливу в політиці — у них є вплив у бізнесі, в силовому примусі, якщо ти посів посаду президента. Я не вірю в ефективність аморальної політики: якщо лідер аморальний, все на що він здатний — це отримати владу. Але пам’ятаєте ці графіки в літній доповіді, де ми бачимо зростання якості життя загального населення в країнах, де відповідалність політиків вища? Естонія, Литва з Латвією — у порівнянні з Україною та Росією — мають і кращу якість життя, і більшу відповідалність еліт. Наявність структур примусу до відповідалності політиків робить держави менш шкідливими для громадян. Ми можемо зробити те саме в Україні. «Ми вийшли з однієї шинелі» з прибалтами!
Андрей Табачук: Можна одне питання, воно доволі коротке? Скажіть, на Вашу думку, особисту, що краще: багатший досвід чи чистіше резюме для політика?
Михаил Минаков: Я думаю, середнє. Тобто якщо ви не мали великого гріха, ви не знатиме, що це таке. Але, якщо ви не зуміли покаятися… Я не християнин, я вас попереджаю, [для мене] покаяння — це мова про досвід. Тобто, хто не зраджував нікого, не знатиме наскільки це неправильно, травматично для винних і невинних. Той, хто ніколи не був зраджений, теж не зможе оцінити зраду. Той, хто ніколи не мав успіху бодай у дрібній справі, не бачив, як він змінив життя певного гурту людей. Тому важливо, щоби були оці соціальні ліфти, які дозволяють нам починати з малого, вчитись на некритичних помилках і зростати без ніщивного ванажу.
Нехай у Вас буде не чисте резюме, а історія успіхів і поразок! Це невимовно важко, але спробумо бути чесними. Чесність — найліпша політика, навіть, в такій країні, як наша.
Павел Викнянский: Хотів би прокоментувати. Я вчора вночі читав цікаве інтерв’ю нашого земляка, до речі, уродженця України, Донецька, відомого ізраїльського політика, одного з лідерів російськомовної громади Ізраїлю Натана Щаранського. Він, скоріше за все, вже постполітик, тобто він уже позаідеологічний. Він казав про міфологізоване дисиденство в Радянському Союзі, адже, за його словами, реально активними дисидентами було трохи більше десятка чоловік. Тобто не тисячі змінили авторитарну систему — це раз!
І друге, знаєте, бувають події історичні і просто події. Трохи згадаю одну малопомітну тоді і вже забуту зараз, але насправді епохальну подію: на самому кінці XIX ст. відбувся І з’їзд Російської соціал-демократичної партії. Саме тієї партії, яка через кілька десятків років змінить не лише Росію, змінить увесь світ. Знаєте скільки там було людей? Не як на українських з’їздах на сотні людей… Було 9 делегатів!
Тобто не потрібний величезний натовп для того, щоб зробити зміни! Для «громадянського заколоту» достатньо і кілька десятків свідомих громадян. Для цього треба бути справжніми, бути освіченими, просто жити і радіти, але просувати світ далі, за простори, які наразі не зрозумілі, в яких ми зараз обмежені — до зірок та до внутрішнього пізнання, до свободи та творчості.
Завершуючи, хочу висловити велику вдячність Михайлу Анатолійовичу і подарувати на добру пам’ять наш «фетиш», магнітик Студреспубліки! [аплодисменти]
.jpg)